Владислав Демченко: «Я восхищаюсь моими партнерами» - Театр - DANCE-NON-STOP

Владислав Демченко: «Я восхищаюсь моими партнерами»

Владислав Демченко – личность многогранная. Он и талантливейший актер (один его Грегор Замза, которого он играет на сцене родного Театра имени Е.Б. Вахтангова в спектакле «Превращение» чего стоит!), и продюсер, исколесивший со своими постановками пол-Европы, и хорошо узнаваемый киноартист. А еще он внимательный сын, надежный и чуткий партнер и просто влюбленный в жизнь человек.

Недавно с участием артиста вышли два новых спектакля – совместный российско-итальянский проект «Белые ночи Венеции», и «Феллини. 8 1/2» в его родном театре.

Мы встретились с Заслуженным артистом России Владиславом Демченко в кулуарах Симоновской сцены Театра имени Е.Б. Вахтангова и поговорили о его последних работах, жизненных приоритетах, мечтах и планах на будущее.

- Владислав, Ваша новая работа в Театре Вахтангова – спектакль «Феллини. 8 1/2» молодого режиссера Лейлы Абу-аль-Кишек. Расскажите, как Вам далась эта роль?

- У меня сейчас идет итальянский период. Сначала были «Белые ночи Венеции» с этим же режиссером, там мы опробовали наши актерско-режиссерские и человеческие отношения. Было много творческих разногласий, но мы всегда находили общий язык, ибо оба шли к желаемому результату. Первая работа – всегда «притирка», с «Феллини» было уже чуть проще, к тому же здесь у меня роль второго плана, хотя и не фрагментарная. Есть некоторая сложность в том, что Лейла – режиссер новой формации, она абсолютно готова и уверена, она знает, что хочет и как хочет. Лейла предлагает готовый мизансценический рисунок, я же сторонник того, что всегда нужно исходить из индивидуальности актера.

- Насколько нам известно, роль для Вас дописывали?

- Я играю старинного друга главного героя, в определенной степени, –его зеркало. Мы с ним встречаемся на курорте, куда я приезжаю с девушкой. Нам всем хочется, чтобы нас любили не за деньги, а потому что мы единственные и неповторимые. Мой герой именно в этом себя убеждает и пытается убедить в этом и своего друга. И только потом выясняется, что милая молодая дама видит свой интерес совершенно в другом - в кино, в режиссере, в продюсере. Мой герой оставляет ее и уезжает один. При этом он говорит другу, что ждет разрешения на развод, хотя сам даже и не подавал на него. Меня интересовало в постановке одно – чтобы у моего героя была судьба, и она у него есть. В сжатый период – в четырех сценах спектакля – ее можно отследить. Сначала это некая иллюзия, когда мы ощущаем себя гораздо моложе, есть надежда и абсолютная убежденность в том, что тебя любят. Затем – наблюдение и легкое разочарование, а потом – возращение к тому, с чего, собственно, начали.

- Вы сказали, что Ваш персонаж – зеркало главного героя. А что происходит с ним?

– У Гвидо, героя Володи(Владимира Вдовиченкова – Прим. авт.), есть возможность через своего друга поверить, что можно вот так взять и влюбиться. А в результате – мой отъезд, который, так или иначе, влияет на главного героя постановки, пусть это и не очень заметно. Но мы именно это и имели в виду: и я, и Володя, и режиссер. Потому мне и было интересно, что есть некая амплитуда, а не просто функция в спектакле, есть судьба моего героя. Пусть и не очень большая, но зато яркая и достаточно заметная.

- Почему так важна эта самая «судьба»?

– Играть судьбу всегда хотел Туминас (РимасТуминас – театральный режиссер, художественный руководитель Театра им. Вахтангова (2007-2022 гг.) – Прим. авт.). Мы с Вдовиченковым эту судьбу и играем. Это великое счастье работать с Володей, потому что он оказался невероятным партнером. Говорили, что у него сложный характер, но мне с ним было легко, я постоянно чувствовал его поддержку. Он дает тебе в сцене и как актер, и как партнер ровно столько, сколько ты ждешь. А это очень важно. Я знал Вдовиченкова как блистательного киноактера и драматического артиста. Но здесь (в спектакле «Феллини. 8 1/2» – Прим. авт.) он стал открытием – человеческим и профессиональным. Он беспрекословно, естественно, пытаясь разбираться, доверял молодому режиссеру. А вера дает очень многое.

- Каков Гвидо-Вдовиченкова на сцене и какая судьба, по-Вашему, ждет «Феллини»?

– Его герой немногословен, вокруг него все закручивается, он же только говорит: «Да, нет, может быть, наверное». И только в финале произносит большой монолог, через который мы понимаем его героя. Но в основном у него внутреннее действо, а это всегда дико сложно. Потому мы до сих пор поражаемся Жану Габену, тому, как это ему удается.

Выпуск спектакля – это результат творческого процесса. Всегда будет не хватать времени, даже если этого времени было много. Поэтому, думаю, о судьбе «Феллини» можно будет говорить только после 5-6 показа, когда ты уже сначала транслируешь мысль, а потом лишь получаешь удовольствие. На мой взгляд, опасность этой истории заключается в том, что все, зрители, критики и журналисты, точно знают, что такое «Феллини» и как его ставить. Но я убежден, что 80% из них не видели до конца самого «Феллини» (фильма – Прим. авт.), а если и видели, то не освежили в памяти. С другой стороны, это невероятно атмосферный материал. И благодаря театру и Кириллу Игоревичу (Кирилл Крок – директор Вахтанговского театра–Прим. авт.) театр купил права на постановку, и это очень важно. Поверил и доверил ее Лейле (Лейла Абу-аль-Кишек – Прим. авт.), невероятному режиссеру новой формации.

- Как складывались отношения с партнерами?

- Великое счастье работать среди таких удивительных партнеров! Они, прежде всего, личности, и это самое важное. С Аней Дубровской у меня огромное количество работ, не перестаю восхищаться и удивляться ее широкому спектру перевоплощения в ту или иную роль. Восхищаюсь как партнершей Яной Соболевской, мы работаем вместе в «Ромуле Великом», молодыми актерами – Асей Домской, Юрой Красковым, старшим поколением, прекрасной Агнессой Оскаровной (Патерсон – Прим. авт.), которая играет мать Гвидо, Олегом Форостенко и Олегом Лопуховым, который играет критика.

- Владимир Вдовиченков – шикарный киноактер, но, на наш взгляд, он не совсем подходит на роль главного героя. Учитывая, что по концепции постановки он должен был говорить мимикой, руками, глазами, жестами и актерской харизмой – и у него это, по нашему скромному мнению, не получилось. Вам Лейла не предлагала главную роль?

– Нет. Мне изначально предложили роль друга Гвидо, но у нее не было финала. Я сказал режиссеру, что хотелось бы, чтобы в роли была судьба. И финал дописали, роль практически была додумана, ее как таковой – не было. Главная же роль изначально предназначалась Володе. У каждого из нас есть свое мнение, но я считаю, она его по праву. «Ветер шумит в тополях» – это сумасшедший, фантастический спектакль, который перевернул мое сознание. Там я увидел Володю как совершенно невероятного артиста, и, кстати говоря, в «Дяде Ване» я тоже обратил на него внимание. В «Феллини» его роль настолько сложна, что должно пройти некое время, чтобы «наросли мышцы». Знаете, когда идут некие сокращения и некоторые шероховатости, прежде всего, это касается главного героя – очень сложно внутренне распределиться. Я себе другого Гвидо и не представлял, не говоря уже о том, что в репетициях у меня было ощущение, что это молодой Феллини. Я даже заказал итальянский альбом с рисунками Феллини и хочу его подарить 26 марта (интервью записывалось тремя неделями ранее – Прим. авт.) Владимиру Вдовиченкову. Потому что местами он абсолютно Феллини – это первое. И второе, на мой взгляд, есть роковые совпадения. Мы с Володей находимся в том кризисном мужском возрасте, когда старость еще не наступила, а юность уже ушла, отрочество закончилось. И этот кризис касается и творчества, и личной жизни. По большому счету, мне кажется, что спектакль еще и про это. В данном случае я ловил себя на том, что мне дико любопытно наблюдать за тем, что происходит с героем. В привычном нам понимании эта трансформация неявная, и поэтому очень сложно ее играть, но она есть. А ведь еще существуют и «швы», которые наиболее болезненны для главного героя. Ведь именно он является тем самым «гвоздем». Одно дело, когда ты ведешь, и совсем другое, когда ведут тебя. В постановке все происходит вокруг героя Владимира, именно его и ведут. И Володя, на мой взгляд, обладает тем уровнем блистательного профессионализма, что ему дано выразить эту трансформация. Я скажу вам честно, если бы мне предложили роль подобного формата – не знаю, справился бы я или нет.

- Да ладно! Вы в Кафке (спектакль «Превращение» с Демченко в главной роли – Прим. авт.) все это показали!

- Я говорю, как есть. И это не комплимент известному артисту с огромным количеством потрясающих работ. Нет, я говорю сейчас о Вдовиченкове именно как о партнере.

- Видимо, Вы очень увлекающийся человек - влюбляетесь и в материал, и в людей. В «Белых ночах Венеции» было так же? Что для Вас эта постановка?

– Да, наверное. Я фанат своей профессии. Мечт много, их огромное количество – если человек мечтает, значит, он живет. Но, как правило, из ста воплощается только одна. И это тот самый случай, когда мечта воплотилась. Я не очень люблю Достоевского, вернее, не очень его понимаю. Но самые любимые мои еще со студенчества романы– «Белые ночи» и «Бедные люди». Это два романтических произведения – один роман в письмах, второй – в ночах. Я давно мечтал это сыграть, но не думал, что это может так соединиться.

В «Белых ночах Венеции» я не только артист, но и руководитель. А это значит, что вся организационная и финансовая составляющая была на мне. Это было очень тяжело. Самое сложное – не получить этот шанс, не выиграть гранд, а воплотить замысел и за него отчитаться – все это висело на мне. И там был не менее сложный материал – Томас Манн, соединенный с Достоевским. Мы постарались сделать некий третий вариант, и наняли драматурга, который написал оригинальную версию пьесы. Закончив одно («Белые ночи» – Прим. авт.), перейти в другое («Феллини» – Прим. авт.) – было непросто.

- Правда, что идея спектакля родилась во время пандемии?

- Да, так и было. У меня есть близкий друг Светлана Конеген (российская тележурналистка, писательница, фотограф и критик – Прим. авт.), мы дружим много лет, а в данный момент она живет в Италии. Еще до отъезда ради удовольствия фотографировала на телефон Венецию и Санкт-Петербург, эти работы затем были показаны на ее персональной выставке в Доме фотографии. А мне всегда хотелось объединить все эти снимки с театром. И вот в период пандемии мы периодически созванивались и, удаленно выпивая (я в России, она в Италии), придумали объединить «Белые ночи» и «Смерть в Венеции». Это было ни на чем не основано, существовало лишь на уровне умозрительности, в общем, пришла ИДЕЯ. А дальше – встреча с режиссером, затем появился человек, который финансово нас поддержал, люди, которые помогли. Проконсультировавшись с Кириллом Игоревичем (Кроком – Прим. авт.), я подал на гранд, будучи уверенным, что выиграет кто угодно, но только не я. Но все же это случилось. Затем появилась Вика Андреянова, которая создала костюмы, на мой взгляд – уникальные. Все было сделано в невероятно сжатые сроки - подписание договора по гранду произошло в сентябре, а премьера состоялась уже в ноябре. Мы торопились выпустить спектакль ко дню рождения Лукино Висконти, снявшему эти два великих произведения.

- У Вас были слезы в глазах в конце спектакля…

– Ну да, стараешься сыграть то, что невозможно вложить в три минуты. Это какая-то моя определенная честность. Знаете, всегда жалко себя как героя. В последние секунды мы не можем поверить, что это произошло с нами, что любовь была лишь иллюзией. Всегда страшно осознавать, что тобой попользовались. Некая недоступность, которая дает надежду – она есть эта надежда.

- Так может, это дает возможность художнику творить?

- Как стимул – да. Но если говорить словами героя из «Феллини. 8 ½», – как раз эта половина моя. Восемь – это его, а половина – моя. Поэтому те слезы, которые существуют в этой короткой сцене, она и есть. Самое сложное – найти некую тему, которая тебе внутренне созвучна, тебе как человеку. Чтобы ты мог максимально достоверно и документально донести до это зрителя и заставить его тебе поверить.

- В спектакле Вы играете вместе с итальянцами…

- «Закрытие русской культуры» – это игры политиков. Я был этим летом в Венеции, и ко мне все прекрасно относились. К тому же, наши совместные проекты были задуманы, когда всего этого еще не было. Тем не менее, в мае будет еще один спектакль с итальянцами – гранд мэра Москвы мы выиграли.

- Почему Вы так часто обращаетесь к итальянской теме?

– Италия заняла в моей жизни прочное место – это не только дань этой невероятной культуре, но и общение с людьми, и мое внутреннее обогащение. У меня был японский период, когда я окунулся в некую «мисиму» (Юкио Мисима, автора романа «Исповедь маски», по которому поставлен спектакль – Прим. авт.). До этого – «Контрабас» Патрика Зюскинда, немецкая история, которая затем невольно вылилась в «Превращение» Франца Кафки.

- Какие театральные проекты впереди?

– Следующая работа, которая меня ждет с Лейлой, не менее сложная и любопытная, чем предыдущие. Кстати, она была задумана еще до «Ночей» и «Феллини». Есть маленькая итальянская новелла, которая называется «Жизнь как сон». Она о судьбе тапера, играющего в маленьком итальянском баре. Музыкант влюбляется в певицу, у них случается роман, в результате которого рождается ребенок. Певица оставляет мальчика отцу и уходит. А тапер с маленьким сыном продолжает мечтать и влюбляется в другую. Такая трогательная история. Мой герой и две певицы – одна итальянка, другая русская. Это одноактная музыкальная история, в которой будет звучать порядка 12 известных итальянских композиций.

Изначально мы с Лейлой задумывали эту историю и даже начинали ее репетировать и разрабатывать. А потом все поменялось. Мы планируем в июне показать этот спектакль в ЦДРИ, в том самом каминном зале, где когда-то снимался «Кабачок 12 стульев». Если работа получится (с живыми музыкантами, естественно), я приглашу Кирилла Игоревича и руководство театра в надежде на то, что мне позволят играть ее в «Арт-кафе» (если, конечно, она придется им по вкусу и покажется достойной «Вахтанговского»). Этот спектакль именно для формата, где есть столики и небольшая сцена.

- Вам комфортнее играть в камерном зале?

– Конечно, я люблю крупный план. Но и большую сцену я тоже люблю. Я пока ее не очень понимаю, пока не так опытен, как многие мои коллеги. Возможно кому-то в «Феллини» (спектакль идет на Новой сцене Театра им. Вахтангова – Прим. авт.) и были заметны какие-то «швы».

- Как вы относитесь к критике и критикам?

- К сожалению, сейчас очень мало настоящей критики, когда не просто кратко излагается сюжет, а дается качественный аналитический анализ сценического материала и всего увиденного. Настоящим критиком была Нина Агишева («Петербургский театральный журнал» – Прим. авт.), Крымова (Наталья Крымова – советский и российский театральный критик – Прим. авт.), например. Сейчас таких практически нет. Тем не менее, я благодарен всем, посетившим спектакль и удостоивших его вниманием своего пера или фотоаппарата.

- Вы видите людей в зале, когда играете на сцене?

– В этом зале (интервью записывалось на Симоновской сцене Вахтанговского театра – Прим. авт.) вижу, в большом – нет, в зале среднем (Новая сцена – Прим. авт.) тоже нет. Но всегда ощущаю его дыхание. А мера ответственности больше в малом зале, потому что крупные планы, потому что это здесь и сейчас. И для конкретного человека. Мое наблюдение - на «Превращении» 2/3 зала, даже 4/5 – молодежь. Молодые поражают меня своим ощущением, я же вижу реакцию, я вижу, как встает зал. Их не обмануть, это значит, что их это касается, они передают своим коллегам, и те приходят. Я заметил эту тенденцию, и мне было безумно приятно и радостно, что молодые люди способны это чувствовать так же, как и я. Театр – история затратная, там нужно тратиться, невозможно просто делать вид, иллюзорно относиться к своей профессии.

- А как Вы «отходите» от сцены?

– Меня спасает машина. Я сажусь за руль, еду домой или на Воробьевы горы – и параллельно думаю. Голова работает помимо тебя, особенно после «Превращения». Приходишь домой, ложишься - тело хочет спать, а заснуть не можешь, мозг не дает. И так может продолжаться до пяти утра.

- А что за история с эксклюзивным подарком после «Превращения»?

- Именно после спектакля по Кафке вы (фотограф Владимир Голиков сделал и выпустил на свои деньги эксклюзивный фотоальбом (10 экз.) об этом спектакле, а Владимир Сабадаш преподнес его Владиславу Демченко на одном из мероприятий Вахтанговского театра – Прим. авт.) презентовали мне эксклюзивный подарок. Когда тебе делают такие подарки, невольно думаешь, достоин ли ты их? Ведь это шедевральный альбом уникального фотографа, выпущенный на высочайшем полиграфическом уровне. Я был восхищен и тронут.

- В свои роли Вы вкладываете столько души, одно «Превращение» чего стоит. Как восстанавливаете силы?

– В последнее время мы с мамой отдыхаем в санаториях. А если без мамы – люблю путешествовать. Музеи посещаю только в охотку, люблю бродить по городу, например, по Венеции, и созерцать. Люблю скандинавскую природу, Норвегию просто обожаю – это мой климат. Люблю Сербию и сербов, я их понимаю и могу примитивно говорить на их языке. Люблю Францию, восхищаюсь Азией, но ее побаиваюсь. Два раза мы с моей девушкой были в Китае, два раза по месяцу я был в Индии, и меня потрясла и, одновременно, шокировала эта цивилизация. Но все же ближе мне Европа.

- Как продюсер Вы объездили практически всю Европу со своими спектаклями. Как сочетаются в Вас актерство и продюсирование?

– Это произошло само собой. У меня было много встреч, многое сначала не получалось, все пришло с опытом. Я старался двигать свою судьбу сам. При нашей зависимой профессии это дает некую иллюзию независимости. Может, это и не приносит каких-то явных дивидендов, но это часть меня. Хотя я сторонник того, что в своем деле нужно быть профессионалом. Если ты серьезно занимаешься продюсерством, нужно иметь некое образование. Я же самоучка, и в данном конкретном случае – продюсер самого себя.

- Вам предлагали работать в Венском театре, но Вы вернулись. Почему?

- Вернулся. Иногда в непростые периоды думаю: «Ну почему я там не остался?». А с другой стороны, в нашей профессии все завязано на языке. Для того, чтобы чисто говорить на языке, нужно жить в стране, и все равно будет некий акцент. Поэтому я и вернулся, будучи уверенным, что здесь у меня все «полетит». Было много всяких испытаний и сложностей. Но каждый из нас – это часть страны. И все это - развал Союза, талоны, Белый дом, становление новой России – мы проходили вместе.

- Насколько близка Вам тема одиночества?

- В силу публичности моей профессии – встреч и общений много, это особая тема. Одиночество ведь разное бывает. Иногда ты им тяготишься, а иногда оно просто необходимо.

- Актеру важно быть влюбленным?

– Да. И в свою роль, и в своего героя, и в партнеров, и, прежде всего, в то место, где работаешь. Поэтому я всегда говорю, что служу в лучшем театре страны. Я считаю, что вокруг меня мощнейшие, талантливейшие коллеги, которые способны на все. И им соответствовать – самое главное. Важно иметь сильных партнеров, тогда ты точно займешь свое место среди них.

- У Вас удивительные отношения с мамой. Она воспитывала Вас одна, как же отпустила в Москву?

– Я стараюсь, чтобы наши отношения были удивительными, хотя у меня сложный характер. У мамы есть то самое важное качество – доверие к собственному сыну.

- А почему Вы не остались учиться в Питере?

– Я поступал, меня не взяли, сказали, что профнепригоден. Набирал тогда Игорь Петрович Владимиров (режиссер, педагог, народный артист СССР – Прим. авт.). Тогда я поехал в Москву, потому что здесь пять театральных вузов. И меня приняли в самый лучший – в «Щуку». Путь был непростой, весь мой блат – это мама, инженер химик-технолог, и жизнь без папы. Мама в меня верила, потому и отпустила. С 17 лет я начал жить один. А сейчас мама все чаще живет у меня, мы в ответе за тех, кого приручили, и кто нас приручил. Папа умер, когда мне был всего год. Все есть как есть, и мы с мамой не чувствуем себя одинокими, летом собираемся поехать отдыхать.

- Наверное, Вы влюбляетесь в женщин, похожих на маму?

– Не всегда. Мне нравятся милые женщины, в которых есть какая-то прозрачность. Хотя это всегда происходит внезапно, и не так часто, как хотелось бы. Я не такой ловелас, которого играю в «81/2». Я не могу так - разлюбил одну, переключился на другую, у меня все по-другому.

- По-Вашему, важнее любить или быть любимым?

– Мой герой из «Белых ночей» – писатель, он говорит о том, что «любящий ближе к божественному, чем любимый». Главное – это осознавать, это всегда путь к преображению. Но, как мне кажется, все же важнее взаимность. У людей есть склонность дорисовывать персоны, не видеть или не хотеть видеть минусов партнера. С годами разочарование все болезненнее, и раны все дольше заживают. Человек в 17 лет и в 57 лет –два разных человека. Хотя, когда человек влюбляется, он любит сердцем, глазами, эмоциями, и возраст здесь не имеет никакого значения.

- Насколько лет Вы себя ощущаете?

- Наверное, когда чувствую себя хорошо и хорошо выгляжу, – лет на 35–40.

- В одном из интервью Вы говорили, что хотели бы сыграть Воланда и Карлсона. О чем еще мечтается?

– О Клавдии в «Гамлете». А еще у меня есть одна роль, которую я очень хочу и обязательно сыграю, не знаю когда, не знаю где, но сыграю. Это Людвиг Баварский (король Баварии – Прим. авт.), я болею этим очень давно. Пьеса была написана по заказу специально для меня. Больше я пока сказать ничего не могу, но это именно то, о чем я мечтаю.

Владимир Сабадаш, Светлана Юрьева (Фото - Владимира Голикова и из личного архива Владислава Демченко)

ЕЩЁ ПО ТЕМЕ:

Актёр Владислав Демченко получил в подарок именной фотоальбом

Владислав Демченко представил проект «Белые ночи Венеции»

Премьера проекта «Белые ночи в Венеции» состоялась в Музее Космонавтики

Биохакинг - новый подход к здоровью и красоте. СВМ Светланы Мельниковой